Рассказывает очевидец
Ровно семь месяцев станица Полтавская была оккупирована фашистами. Нам они показались вечностью.
Было очень страшно, когда горел элеватор, а по грунтовым улицам станицы Красноармейской мчались невиданные раннее нами мотоциклетки с чужими людьми, говорившими на непонятном нам языке. Они, как хозяева, занимали подворья, дома. В нашей хате тоже поселились немцы. Согнав нас в маленькую кухоньку, они расположились на всём остальном пространстве.
Во время оккупации было всё, кроме хорошего: женщин выгоняли работать, дети чистили немцам сапоги, носили воду, за непослушание нас били, особенно старшего 13-летнего брата. Но однажды один из немцев, уйдя за обедом на полевую кухню, не вернулся на квартиру. А на следующий день прибежали двое и стали пытать лежачего, больного дедушку и маму: «Куда спрятали «камрада?» Искали везде: в закутках, на чердаке. А когда не нашли, выгнали маму в сени и приставили к переносице пистолет. Мы, дети 13, 7, 6, 4 лет, окружили маму с ревом, и вдруг (откуда только взялись силы) дедушка молнией подскочил, рукой закрыл маму и прохрипел :«Стреляй, гад, мне все равно умирать». В это время в хату забежал немец, видимо, старший по званию, и, закричав: «Шнель, шнель, швайн», стал всех выгонять на улицу. И тут мы увидели, как по грязи сплошной колонной уходили немцы, отступали. Они что-то кричали нам, но выгнанные из хат соседи и мы провожали их глубоким молчанием. Конечно же, мы радовались и одновременно боялись: что же будет дальше?
Тетю угнали якобы показывать какой-то мост. Она только успела крикнуть маме, чтобы та забрала троих её детей.
Когда стемнело, взрослые нас почему-то посадили на солому вместо постелей и просили не спать. Дедушка лежал недвижимый, мама ходила взад-вперед. Ночь была хоть глаз выколи: темная и страшная.
Часа в два в дверь не постучали, а поскребли. Мама спросила :«Кто?». В ответ — тихо: «Свои». Мама растерялась, а дедушка велел открыть дверь.
Это был наш разведчик. Они с мамой разговаривали шепотом, видимо, боец спрашивал: «Когда ушли немцы, куда?» В хату разведчик не зашел, сославшись на то, что он не один, его ждут товарищи. Но он очень попросил сообщить соседям, что, если у кого есть что покушать, то пусть приготовят, мол, мы утром будем.
Просьба солдата сработала быстро. В нашей хате сломали приступку между русской печкой и стеной, куда мудрые родители замуровали чувал с сушкой (сухофруктами) и мешок риса. И заработала кухня: варили рисовую кашу, естественно, на воде, в ведерном чугуне, в другом — узвар (вода и сушка).
Утром, когда уже было довольно светло, появились первые солдаты, грязные, оборванные, уставшие, но наши — долгожданные, дорогие, родные. От счастья плакали все, обнимались, целовались, детей прижимали к груди и не стеснялись слез сильные, но измученные наши спасители.
Целый день мы, дети, носили в дом солому, чтобы поддерживать огонь в печке, на которой варилась каша с узваром, а солдаты шли и шли со стороны старого кладбища по улице Просвещения, на которой мы тогда жили. Наверное, шли и по другим улицам. Солдаты расквартировались по хатам, и каждый день общения с ними приносил счастье и уверенность в победе нашего народа над фашизмом.
Это было 8-9 марта 1943 года. Утро 9-го было прохладным, и на сохранившихся лужицах блестел хрупкий, как стекло, ледок.
Сколько помню себя, каждый год, идя к мемориалу, чтобы почтить память погибших воинов и мирных жителей, чувствую под ногами тот хрупкий мартовский ледок (видно, и природа помнит все), а на душе тревога, чувство глубокого уважения и гордости за наш великий народ и… слезы.
Л.И. Ситкова,
станица Полтавская (Красноармейская)
