В них вся правда о расказачивании 1932 года
Александр Косенко
19 декабря для жителей нашего района — трагическая дата. 87 лет назад началось массовое выселение жителей станицы Полтавской. За неделю казаки с семьями, более 12 тысяч человек, были отправлены в вагонах для скота на Урал и в Сибирь. Старожилы рассказывают, что железнодорожные составы для погрузки выселяемых растянулись от станции Полтавской до станции Протока. В этом году, 19 декабря, в районном центре пройдут первые Полтавские поминовения в память о тех 12 тысячах невинно пострадавших в 1932 году, а также обо всех, кто попал под маховик расказачивания, начиная с 1919 года.
Обжигающие строки
Об этих событиях газета начала писать лишь в 90-е годы. Уже тогда живых свидетелей было немного, и подробности собирали по крупицам. Мало кто решался говорить об этой трагедии откровенно. В том числе и потому, что мешал подсознательный страх за жизнь свою и близких. В музее станицы Полтавской хранятся всего несколько писем, написанных от руки теми, кто прошел выселение, выжил и сохранил в памяти многие детали.
Сегодня мы публикуем почти полный текст письма коренной полтавчанки Тамары Андреевны Вакуленко, выдержки из которого ранее редакцией уже использовались. Его содержание наиболее полно передает страдания и боль ни в чем не повинных людей и по своей подробности и объему — единственное. Другие письма пострадавших станичников приводятся впервые.
Вакуленко Тамара Андреевна, 1930 года рождения:
«Наши бессудные высылки сотен, тысяч людей из ст. Полтавской начались в 1929 году. Тогда на Урал отправили в числе других и семью маминого брата Завгороднего Егора Михайловича. В основном, выселяли за то, что не хотели вступать в колхозы, не сдали до последней капли хлеб (по продразверстке, продналогу, по твердому обложении и еще по многим названиям налогов), и за то, что был поднят мятеж женщин против насилия. Моя мать это вспоминала так.
Утром (не помню точно даты, но, по-моему, весной 1929 г.) женщины бегали и стучали в окна каждой хаты, чтобы бабы выходили с рогачами (ухватами), кочергами — будут выступать против приехавшего агитатора за колхозы. Дикая «битва» состоялась, за что на той же неделе, без суда и следствия, были высланы почти все жители Полтавской, кто участвовал в беспорядках.
Но самое страшное началось в середине декабря 1932 года. У нашей матери, Вакуленко Евдокии Михайловны, было четверо малолетних детей: три дочери и сын, я — самая младшая. Что могла взять в дорогу эта мать, кроме детей? На станции посадили в телячьи вагоны и повезли на Урал. Ехали долго, в Свердловске распределили, кого куда. Мы попали в болота Верхотурского района. Привезли в барак без окон, без дверей, сырость, гнус заедал, все семьи расположились кучками у стен. И началась наша «счастливая» жизнь.
Нас перебрасывали из одного болота в другое больше трех месяцев, а потом больше трех месяцев «врагам народа» жить на одном месте не разрешали. У местных жителей вырабатывалось презрение к «спецам». В нас могли плевать, кидать камнями, не пускать в дом обогреться в сорокаградусный мороз, короче — к животным так не относились. Мать была на лесоповале, в холодной весенней воде гоняли плоты по пояс в воде, а мы находились в каких-то общественных учреждениях. В 1934 г. брату надо было идти в первый класс, а он ходил по деревням и просил милостыню. Шел мимо школы с конской ногой на плечах, его учитель так и завел в класс, а он просто хотел есть.
В 1933 году начался мор людей, умирали на ходу, как мухи, а у живых не хватало сил вытащить их из дома. Звали соседей: 4-5 человек одного покойника выволакивали на завалинку, а то и так: приходили с работы и ложились на ту кровать, где лежал покойный. Страха не было.
В 1936 г. нас вывезли на станцию Пролетарская Верхотурского района. Мама работала на лесопильном заводе, в одной комнате жили две семьи. Голод, холод, вши — наши ежедневные спутники. Брат заболел трахомой, скосило ему глаза, потом — менингитом, разбил его паралич. О лечении не было и речи. И так с 1937 года он стал инвалидом, к тому же прицепилась «пляска святого Витта», по-народному — припадки. Пропал человек. Жили в бараке, ютились в углу, как кутята, а на противоположной стене показывали кино. Спала я в клетке кроличьей.
В 1936 г. сестры Галя и Уля пошли в другую часть поселка, где жили местные, при переходе через железную дорогу их закидали камнями мальчишки из местных. Галя побежала обратно, а Уля — по полотну, и ее зарезал поезд (отрезал голову). Никому в вину не поставили: «так и надо «спецам». Я и в старости задаю себе вопрос: в чем же виноват тот семилетний ребенок, и перед кем? А Галя от страха была немая целый месяц. Старшая сестра с семи лет ходила по нянькам, зарабатывала на кусок хлеба. Вот как я не умерла — видимо, не судьба.
В 1938 году забрали отца в тюрьму, осудили на 10 лет, как пособника Ежова, о котором он услышал только в тюрьме. Отец был в тюрьме Нижнего Тагила, строил металлургический завод, затем Кандалакшский и Беломоро-Балтийский каналы. Война застала его под Воркутой. Умер в 1944 году в лазарете от голода.
Нас, детей «врагов народа», преследовали за то, что сделали, или не сделали, наши отцы. Нам давали паспорта (по совершеннолетию) вначале на 3 месяца, а с 1950 г. стали давать на 6 месяцев. И помнить все страшно, и забыть нельзя. Я окончила в 1950 г. Н.Тагильское педучилище, работала в селе, т.к. на точку с почтовым ящиком мне не разрешили — «враг народа».
Летом 1953 г. мама с сыном-инвалидом и семьей старшей дочери выехали в Хадыженск — хоть и не родное пепелище, а все же родина. А я осталась на Урале, т.к. муж был уралец. Приезжала в Хадыженск на лето во время каникул. В 1970 г. решила съездить посмотреть свою станицу, где родилась. Проехала поворот на Красноармейскую, походила по Славянску-на-Кубани, по рынку — ничего меня не волновало и не трогало за душу. А потом я поняла, что все вытравлено в душе у меня: свое прошлое, свое горе, и вышло, что все мы без вины виноватые…»
Важно
Из 12348 репрессированных полтавчан по архивам и Книгам Памяти жертв политических репрессий установлены имена всего лишь около двух тысяч человек.
Со списками можно ознакомиться на сайте «Голоса правды» и в часовне Успения Пресвятой Богородицы станицы Полтавской.
Глазкова Анастасия Михайловна, 1914 года рождения:
«Перед высылкой помню «бабий бунт» в Полтавской, когда был побит милиционер Задорожний. Затем начались сильные налоги, от которых стало невмоготу. Люди отказывались платить и сдавать зерно. Пришла высылка. Моя мама воевала у красных, ее не тронули, зато выслали ее брата, сестру, мать. Дедушка был расстрелян еще в 20-е годы красными. Помню тяжелый ручной труд в колхозе за мизерную плату. Помню страх, как прятали старые фотографии и документы, и они сгорели в печи — позабыли их оттуда вытащить после лета».
Дерновский Николай Васильевич, 1929 года рождения:
«Несмотря на то, что мой отец Василий Григорьевич был членом правления колхоза, в 1932 г. всю семью с тремя малолетними детьми (1925, 1927 и 1929 г.р.) выслали в Пермскую область, как кулацкую. Отец был арестован и отбывал наказание более пяти лет отдельно от семьи. Затем его посчитали уже не жильцом и отпустили умирать к семье на поселение. Весил он в то время 38 килограммов, но судьба смилостивилась, он выжил. На Кубань вернулись лишь в 1947 году, но в Полтавской жить не разрешили, поселились в поселке Элитном».
Только цифры
17362 человека проживали в Полтавской на 1 января 1930 года.
12348 человек были выселены в декабре 1932 г.
(Из спецдонесения секретно-политического отдела Славянского ОГПУ от 29.12.1932 г.).
Хмелева Евдокия Егоровна, 1917 года рождения:
«Семья была бедной, отец батрачил, но считались казаками, а потому и попали в списки высылаемых. Моя мама Евдокия Егоровна была замужем вторично (первый муж погиб в гражданскую), и этот второй муж выкрал в стансовете карточку с нашими фамилиями. Семья осталась в станице, но, когда приехали плановые переселенцы-красноармейцы, нас всех выгнали из хаты, пришлось родителям перевозить все на тачке на окраину станицы, в пустующую хатку-завалюшку. В это время я только переболела тифом, не могла стоять на ногах. Помню, как лежала перед этим в больнице, как арестовали врача Шкиля Луку Титовича и всех медсестер.
Больных выгнали, чтобы шли по домам. Сама я идти не могла, сидела на морозе у стен больницы, пока за мной не пришли родные. Многие так там и замерзли, не дождавшись помощи. Помню высланные семьи Литвинов, Линских, Бесчастных, у всех было много маленьких детей. Стоял стон и плач на вокзале Полтавской при погрузке людей в вагоны, доносилось пение «Прощай мий край, дэ я родывся!», когда вагоны тронулись со станции».
Селезнева Зоя Степановна, 1939 года рождения:
«В 1932 году мне было всего семь лет, но о тех событиях хорошо знаю по рассказам мамы, Анастасии Степановны Эйваз, которая работала тогда заведующей детским домом. Сразу же после выселения в станице появилось очень много беспризорных детей. Люди, увидев колючую проволоку на телячьих вагонах и охрану с винтовками, решались на крайние меры — старались оставить детей. Были случаи, когда грудных младенцев находили вдоль железной дороги, их выбрасывали из вагонов, пока поезд не набрал скорости. Полтавчане надеялись на то, что дети выживут здесь вернее, чем в тех далеких краях, куда везли высылаемых. Власти были вынуждены организовать детский дом, который просуществовал до конца 30-х годов».
(авторская стилистика всех писем сохранена)
