Под высылку попали и семьи иногородних жителей станицы Полтавской
Сергей Базалук
На сегодняшний день Вера Яковлевна Булгак, в девичестве Жугина, является, пожалуй, единственным свидетелем выселения станицы Полтавской. Говорят, люди в преклонном возрасте забывают, что с ними было вчера, а вот события, давно ушедшие, могут пересказать в деталях. Видимо, так и есть. Во всяком случае, 94-летняя полтавчанка хорошо помнит страшный 1932 год, когда непокорную казачью станицу занесли на черную доску, а потом почти все население выслали на Урал и в Сибирь.
Дорога дальняя…
В детской памяти осталось, как суетились домашние перед дальней дорогой. Мама собирала бельишко, время от времени всхлипывая. Отец с дедом резали кур. Бабушка, плача, их потрошила.
А семилетняя Вера, напротив, говорила младшему братику Грише, что их ждет большое счастье: скоро, уже завтра, они будут ехать на поезде. Долго-долго…
Вера Яковлевна помнит, что выселяли семьи поквартально, за каждой «стодворкой» были закреплены ответственные товарищи. Утром к их двору подъехала подвода. Хмурый дядька-ездовый взял ее на руки и первой посадил в телегу. Какой ни хмурый, а подсказал Жугиным, чтобы не брали с собой крупногабаритную поклажу. Нужно, сказал, собирать маленькие узелки и потом на станции, чтобы все, даже дети, шли с ними на посадку. У детей, мол, ничего отнимать не станут.
Это был не первый состав с выселенцами, поэтому уже было известно: не успеет поезд тронуться, как начнется досмотр вагонов, и под откос полетят сундуки и узлы.
…Как говорила мать Веры Яковлевны, их внесли в список на депортацию вместо какой-то другой семьи, сумевшей откупиться. Может быть и так, потому что Жугины были иногородними. Не имея земли, работали в наймах у зажиточных казаков. Из имущества — корова и все.
— Я помню нашу хату, — рассказывает Вера Яковлевна. — Там не то что лечь — сесть негде было. Дед с бабкой, отец с матерью и двое детей — все в одной комнате. Но замели и нас… Ох и накатались мы!..
Сто пятый да Бугры…
Жугины оказались в Свердловской области, в лесах Урала. Привезли переселенцев на санях в бараки, которые служили временным пристанищем местным колхозникам. Летом они в поле работали, а зимой лес валили.
На новоселов разом свалилось все: голод, холод, враждебность населения. Не успевали на одном месте обжиться, перевозили в другие. Вера Яковлевна помнит их названия: Сто пятый, Муратко, Край-Бор, Бугры. Родители работали на лесоповале за пайку, а они с братиком были при бабушке и дедушке. Дед умел плотничать, ремонтировал барак, чтоб не дуло. Первое время выживали благодаря тому, что выменивали у местных жителей одежду на картошку.
Уральцы к поселенцам относились настороженно. Чем-то помочь врагам народа мало кто решался. И «враги» потихоньку умирали. Первым в семье Жугиных скончался дед. Говорили, что съел что-то нехорошее, испорченное. Началась дизентерия, и старик за две недели превратился в скелет.
Зимой не хоронили. Деда отнесли в покойницкий сарай. К весне задубевших мертвецов набрался целый штабель. Когда земля оттаяла, комендант приказал вырыть общую могилу. Поставить крестик или хотя бы холмик оставить не разрешил. Место захоронения выравняли, будто поле.
Кое-как дожили до лета. Бабушка Веры и Гриши находила сочную мясистую траву. Сварит ее в котелке, растолчет в кашицу и, присыпая трухой высушенных ольховых листьев, выпекала на металлическом листе лепешки. Ко времени, когда разрешили получать посылки, она скончалась.
— Посылки присылали братья отца, — рассказывает Вера Яковлевна. — Один жил в Приморско-Ахтарске и спасал нас рыбой, другой — в Москве, присылал крупы. Вот на этой подмоге и выжили. Мама даже тиф победила. Я ходила ее проведывать. В бараке кубанцы покатом лежали, с разными болячками. Тут же и умирали. Но маме повезло. Нашлась милосердная душа: местная женщина отпоила ее клюквенным морсом.
Возвращение
В 1941 году шестнадцатилетняя Вера Жугина окончила краткосрочные курсы и была зачислена рабочей на Алапаевский металлургический завод. Отработала за пайку хлеба все военные годы. Потом вышла замуж, родила троих детей. Помыкавшись с семьей по вагончикам — муж строил мосты — настояла переезжать на Кубань, в родную станицу, только уже не Полтавскую, а Красноармейскую.
— Вроде бы маленькой девочкой увезли меня, — вздыхая, говорит Вера Яковлевна, — но я помнила и домик наш, и грушу во дворе, и ерик, в котором детьми купались до красных глаз. Приехали мы. Пошла я на угол улицы Кубанской, где стояла наша хата. Смотрю — совсем в завалюшку превратилась. Хозяйка разрешила войти, посмотреть, что и как. А что смотреть! Не убрано, голо. В общем, одна нищета выехала, другая поселилась…
С добрым сердцем вспоминает Вера Яковлевна председателя колхоза имени Кирова Василия Максимовича Гаркушу. Он взял Булгаков на работу, поселил в бригаде, там же выделили домик под жилье. И стали вновь прибывшие растить колхозных телят. Через год купили корову. Еще через несколько лет — хату, а потом смогли и построиться. В новый дом вселились уже с пятью детьми. И всех вырастили, всем помогли встать на ноги.
— Похоронив мужа, мама с моим братом тоже вернулись в станицу, — завершает рассказ Вера Яковлевна. — Это наше гнездышко. Здесь мы родились, здесь и умирать спокойней.
P.S.
Еще о многом хотелось бы расспросить Веру Яковлевну Жугину (Булгак), но пора было и честь знать. Такого рода воспоминания тяжелы для 94-летнего человека. Для последнего, как мы думаем, свидетеля драматических событий 1932 года, который может сказать: «А было это так…».
