Житейские истории
Пожилая женщина ковыляла по городскому тротуару, заливаясь слезами. Несколько бойких перекрестков, где нужно было быть осмотрительной, она прошла, как говорят, на автопилоте, чудом не попав под колеса мчавшихся машин. Известно, что человек, находящийся на волосок от гибели, в этот момент видит всю свою жизнь. В случае с Анной Егоровной Рощиной (фамилия изменена) прямых угроз жизни не было, но зато обида так жгла сердце, что она, действительно, будто с телеэкрана просмотрела сразу всё, что с нею произошло за последние сорок лет. Отсчетом послужили события, которые сделали ее вдовой.
За своего Валентина девушка Анна из станицы Красноармейской выходила без всяких сомнений. Парень вернулся из армии, имея второй класс водителя, был работящим, рассудительным, обещал, что за три-четыре года они построят дом, в котором у каждого из троих детей будет своя комната. Он считал, что трое детей — это как раз то, что надо, это любимое всех православных число – троица. Но человек предполагает, а Бог располагает. Родился первенец Ванечка, и буквально через полгода молодые супруги попали в автокатастрофу. В их мотороллер врезался «газон». Валентин погиб сразу же, а Анна, изломанная и разбитая, надолго оказалась в больнице. Как ни старались врачи, но нога, пострадавшая в аварии, осталась серьезно увечной.
Поначалу молодой женщине помогала родня, но затем, как говорят, своя рубашка ближе к телу. Пришлось Анне больше на себя надеяться, растить малыша с тех рублей, которые она зарабатывала техничкой. Правда, потом соседка помогла устроиться на «мясик», как называли тогда мясокомбинат, где Анна опять же тягала тряпку, но, чего греха таить, это было «хлебное» производство, без куска мяса никто за ворота не выходил. А были и «чемпионы», которые пятикилограммовые мясные блоки перебрасывали за забор с такого расстояния, что и олимпийцы позавидовали бы.
Но вот случилась новая беда. В гололед Анна упала и сломала как раз ту ногу, которая и сделала ее инвалидом третьей группы. Гипс кость поправил, но нога стала неметь, усыхать, на дождь болела так, что она скрежетала зубами и плакала по ночам в подушку. Стала работать техничкой в школе, где ничего интересного (кроме окурков в туалете) не было, и чтобы выжить, чтобы ее Ванечка одевался и кушал не хуже других, женщина научилась выращивать помидоры и огурцы под пленкой, торговать на рынке. Попутным приработком было небольшое, как она считала, жульничество. Купит несколько упаковок фабричных яиц, сотрет печати с помощью растительного маслица и продаст как домашние. Какой-никакой, а навар всё-таки есть.
Так она вырастила и выучила сына. И, видимо, столько своего сердца ему отдала, что своего-то у самого Ванечки не стало. Поднявшись в крепкого дядьку, Ваня тянул с мамаши деньги, нисколько не заботясь о том, с какой такой кубышки она их достает. Потом (вроде бы) зажил самостоятельно, своей семьей, но «посылки», мамины огурчики-помидорчики, а то и деньжата, продолжали поступать по городскому адресу. (Сын с семьей обосновался в Краснодаре).
На момент, когда Анна Егоровна Рощина вышла на пенсию, она стала походить на старушку. Сморщилась, усохла, многострадальную ногу подволакивала. В эту пору и предложил сын переехать к нему, в город. Это решение вызрело не на пустом месте, не потому, что стало работать собственное Иваново сердце. Все куда как тривиальней: Ваня загорелся купить трехкомнатную квартиру в центре Краснодара, но даже если сложить вместе деньги, которые он выручит с продажи «двушки» и вклада, обещанного родителями жены, все равно получался «люфт».
— Ма! Давай загоним твой домик в станице, — звал он мать к решительным действиям. – Я тебе одну комнату выделю. Будешь жить, как у Христа за пазухой.
Смутные сомнения холодком копошились в груди, но, тем не менее, она согласилась. Пусть не у Христа, а просто у сына она пожить была бы рада. Да и немощь подбиралась. Какие там огурчики-помидорчики! Тут бы ноги до туалета доволочь.
Этот туалет в новой квартире и стал краеугольным камнем. Сноха Лидка и внучка Галя, словно сговорившись сторожить момент, когда Анна Егоровна пойдет по надобности, начинали тарабанить в дверь, чертыхаться, шипеть: «Вот же…» Дальше следовало неразборчивое слово, о существе которого догадаться было не трудно. Кончилось тем, что Анна Егоровна старалась сидеть в своем уголке тихо, как мышка. Только когда обитатели трехкомнатной квартиры разбегались, она переводила дух и могла позволить себе нагреть чая, помыться, подышать на балконе. (Спускаться с пятого этажа ей было очень трудно).
Мало-помалу бабий терроризм окреп. Ваня, ее сынок, тоже стал воротить нос, говорить про какой-то запах:
— Ма! Чем воняет, а?
Ах, как обидно было все это слышать. Значит, когда жена Лидка хлебнет с подружками пива с селедочкой да покурит тонких сигарет, это ничего, это ему ароматом кажется. А мать родная что, вонь подзаборная?
Однажды она ему так и сказала: «Сынок, это у старости запах такой!». В ответ сын швырнул пару сотен со словами: «В баню сходи!».
Она и пошла. Только не в баню, а куда глаза глядят, просто в мир, который так жестоко с ней обошелся, который будто пасту из тюбика выдавил всю человечью жизнь, оставив лишь постылое существование.
— Эй, мать! Ты чего ревешь? Деньги украли что ли?
Это к ней? Это ее назвали матерью? Анна Егоровна подняла глаза, сморгнула слезы и увидела, что стоит посреди тротуара, примыкающего к летней площадке, где были столики кафе. За одним из них сидел, развалившись, бритый детина с золотой цепью на шее, с бокалом пива в руке.
— Садись, мать. Хочешь пива?
— Я больше по лимонаду, — машинально ответила женщина.
— Так и запишем, — весело подхватил её собеседник и заорал:
— Эй, гарсон!
Все, что происходило дальше, было как в тумане, как в бреду. Получилось так, что Анна Егоровна про все свои беды рассказала первому встречному. Плакала, сморкалась в салфетку, запивая давившую боль и слезы большими глотками лимонада.
— Твоей беде я помощник, — вдруг услышала она. – Сиди тут. Я скоро.
Оставшись одна, женщина понемножку успокоилась. Ее приободрило то, что «гарсон» любезно улыбался, спрашивал, не желает ли она еще чего, мол, велено обслуживать по первому классу. Мало-помалу она стала оценивать ситуацию, то новое положение, в котором оказалась. Мелькнула мысль: «Батюшки! Да это же бандит! У него это на лице написано. Куда он ушел? Неужели она назвала адрес?». Этот вопрос заставил учащенно биться сердце. И тут появился бандит. Как ни в чем не бывало, этот боров плюхнулся на стул и опять заорал: «Гарсон! Пиво и лимонад!». Он сходу опорожнил полбокала и только после этого обыденно произнес:
— Мать! Вопрос готов. Все решено. Живи спокойно. С тебя теперь пылинки сдувать будут.
И опять был провал в сознании. Анна Егоровна, забыв обо всем на свете (о больной ноге тоже!), прибежала домой. Там был полный атас. Сын Ваня сидел на… холодильнике с подбитыми глазами. Правое ухо оттопырилось и раздулось до величины тарелки. У снохи Люды что-то случилось с волосами. Они были подозрительно мокрыми, безвольными крыльями опадали на плечи. Только потом выяснилось, что причиной мокроты стал рассол из трехлитровой банки с огурцами.
— А где внучка? — рассеянно спросила Анна Егоровна.
— Слава Богу, хоть Галки дома не было, — со слезами в голосе ответила сноха.
А Ваня, все так же сидя на холодильнике (и как только смог туда взобраться!), стеклянным голосом сказал:
— Мама! Откуда у тебя такие связи?
P.S. Больше Анну Егоровну Рощину никто не обижал.
