Старонижестеблиевское поселение после событий тех лет до сих пор не восстановило численность населения
Два Федора
В редакцию с оказией приехал уроженец хутора Крупской, а ныне житель Калининского района Виктор Бережной. В разговоре о том, что из семейных преданий помнится ему ярче всего, выяснилось, что оно связано с голодомором 1933-го.
Бережные переселилось в хутор Крупской из Центральной России на излете 1932 года. Дед Федор и его жена Полина привезли с собой детей — пятнадцатилетнюю дочь Полю, тринадцатилетнего Федю (отца Виктора Бережного — ред.) и десятилетнего Митю. Убегая от нищенской жизни в России, поселенцы мечтали о, как им казалось, вольной и богатой Кубани. А у самих была пара лошадей, повозка, плуг, борона, по два мешка семенной пшеницы и кукурузы, да корова-кормилица — вот и все «богатство».
Стояла поздняя осень, и перед семьей возникла проблема: как пережить зиму. Семенное зерно трогать было нельзя, к тому же перестала доиться корова. И все были вынуждены идти в наймы к зажиточным людям. Кое-как дотянули до февраля 1933 года, перебивались рыбалкой, но тут ударили морозы, Ангелинский ерик замерз, и рыба исчезла. Скрепя сердце стали понемногу использовать в пищу семенное зерно, и очень надеялись на корову, которая должна была отелиться в марте.
Кому вершки, а кому…
И тут — новая напасть. В хутор стали наведываться агенты продразверстки. Выгребали все подчистую, запасы приходилось прятать, но в лачуге Бережных это было сделать невозможно.
Придумали такую хитрость: рано утром грузили зерно, от которого остался всего один мешок кукурузы, на подводу и с этой поклажей отправляли среднего сына Федю далеко за хутор, в балку, густо заросшую терном и камышом.
Несколько раз все обошлось благополучно, но в один из ненастных и дождливых дней голодный подросток не выдержал и поехал домой, когда только начало темнеть. И попался двум верховым агентам. Сопротивляться им и умолять было бесполезно. Кукурузу отобрали, а заодно с ней и лошадей с повозкой.
Увидев плачущего и мокрого сына, пешком бредущего домой, старший Федор все понял и рухнул на землю, как подкошенный. Через три дня его не стало… Похоронили прямо в огороде, где рядом, через две недели, положили и жену Полину. Было им чуть более сорока лет.
Дети остались одни и стали побираться с сумой по дворам. Выжили только благодаря колхозу, куда ребятишки пошли работать: там хоть как-то подкармливали жидкой похлебкой.
Будучи взрослым, Виктор Бережной не раз задумывался о перезахоронении деда и бабушки на хуторском кладбище, где нашли свой последний приют его родители. Однако священнослужители, к которым он обращался за советом, в один голос советовали не тревожить прах предков. И невольное чувство вины не оставляет Виктора Федоровича до сих пор.
Под метлу
В соседней с хутором Крупской станице Староджерелиевской было множество своих историй, связанных с голодомором. К сожалению, большинство из них уже некому воспроизвести, но несколько трагических случаев успел услышать от старожилов и записать местный краевед Владимир Корж.
Станичников и хуторян власти начали «прижимать» еще с конца 20-х годов. Для этого была разработана целая система, включающая в себя продразверстку, продналог и другие формы. Вот один из характерных примеров того времени.
Житель хутора Великая Гряда, находившегося неподалеку от станицы Староджерелиевской, 60-летний Иван Нетребко, в своем заявлении в Славянский райисполком писал:
«11 сентября 1929 года я был арестован своей станичной милицией как якобы злостный неплательщик и укрыватель хлеба и был осужден к лишению свободы на год, конфискации имущества на 2000 рублей и высылке за пределы Кубанского округа на 5 лет.
В этом году урожая у меня не было. Я собрал всего 20 пудов (320 кг — ред.) ячменя и 10 пудов (160 кг) пшеницы. А на меня комиссия наложила 600 пудов для вывоза на ссыпной пункт. Такого количества я не в силах был вывезти и вывез всего 160 пудов. Но меня после этого описали и забрали последнюю муку, 4 пуда, 20 пудов ячменя и 10 пудов пшеницы. Муку я оставил для прокорма семьи, а ячмень и пшеницу — для посева».
Решение Славянского райисполкома не заставило долго себя ждать. Темрюкскому исправительному дому, где содержался заявитель, был отправлен ответ «для объявления гражданам Нетребко И., Понурко Д. и Птуху И.».:
«Славрайисполком сообщает, что изъятие хлеба и имущества у указанных граждан было произведено правильно, в соответствии с директивами вышестоящих органов. Секретарь РИК Павлюковская» (Гос. архив Краснодарского края, фонд р-580, оп. 1).
Путевка …на кладбище
В 1932 году такую практику применяли повсеместно и даже ужесточили. В счет плана хлебопоставок, у станичников и хуторян отбирали не только зерно, муку, но и семена овощных и бахчевых культур, мед, сухофрукты, бочковые соления. В большинстве населенных пунктов нередкими были случаи людоедства.
В зиму 1932-1933 года жители района остались совсем без продовольствия. Старожил станицы Староджерелиевской Семен Васильевич Гладкий вспоминал:
«Часто, проснувшись, люди понимали, что спали рядом с уже умершими родными. Чтобы выжить, голодающие ели кошек, собак, хомяков, сусликов, ворон, ракушки из ериков, корни рогоза и камыша. Для предотвращения эпидемии, власти организовывали похоронные бригады. По очереди «зачищали» улицу за улицей и, не желая на следующий день возвращаться вновь туда же за полуживыми людьми, последних грузили вместе с мертвыми на телеги и везли на кладбище, в общие ямы. Каждую партию засыпали небольшим слоем земли и ехали за новой. Почва на месте таких братских могил шевелилась неделями…
В одном из добротных староджерелиевских домов жили отец, мать и четверо сыновей. Голод унес всех. А чуть позже, когда колхозу понадобились стройматериалы, строение стали разбирать и под полами нашли пять мешков семенной пшеницы. Ушедшая в мир иной семья жила завтрашним днем и до последнего берегла зерно для весеннего сева». (В.Корж, «Станица Староджерелиевская: люди, события, факты», 2016 г.).
Столетний старонижестеблиевец Александр Гаврилович Нестеренко рассказывал автору этих строк, что в 1933 году поймать в поле хомяка или суслика было большой удачей: этих зверьков съели практически всех.
Сколько же людей, умерших от голода, безымянных, без креста и молитвы, остались в станичных и хуторских огородах, глинищах и карьерах, навсегда сгинули в лагерях ссыльных, у железнодорожных насыпей по пути на Урал и в Сибирь? Об этом не скажет никто… Но Кубань их помнит. В станицах Старонижестеблиевской и Староджерелиевской, да и во многих других местах, в память о погибших от голодомора стоят сегодня над общими ямами скорбные кресты.
